Воспоминания о войне

Лето 1941 г. 22 июня

Мои воспоминания о начале войны с моих слов записаны в районной Книге памяти.

         Был теплый воскресный день. С утра ловили под Лесовым бреднем рыбу. Алексей Синицын с отцом, а я по берегу носил белье.

         Возвращались домой после обеда. При входе в деревню нас встретила Синицына Анна, и закричала: «Папа, война!». Он снял с головы пилотку, которую принес с финской, бросил о землю и сказал: «Так и знал».

         В деревне была радиотрансляция. В нескольких домах были радиоточки. Радио, провода были только до часовни. До нашего края не хватило столбов.

         На второй день все мужчины призывного возраста ушли на призывной пункт.

         В начале июля загудело небо. Прилетела группа легких бомбардировщиков. Мы ватагой бежали мимо Усадьбы на аэродром. Самолеты подруливали к кромке леса. Мы ломали хворост, ветки, помогали маскировать самолеты. Кто посмелее, - просились у летчиков посидеть в кабине.

         На рассвете следующего дня опять загудело небо, и задрожала земля. Немцы бомбили аэродром. Я так забегался накануне и так крепко спал, что не проснулся и во время бомбежки. Самолеты улетели. Два было разбито. Больше не возвращались. Днем пошли за мельницу купаться. Снова налетели самолеты. Бомбили уже пустой аэродром. Бомбили с большой высоты. Часть бомб упала на Поддорье. Были жертвы. Я первый раз сильно испугался. В первый и второй класс ходил с противогазной сумкой.

         Перед войной каждой семье был выдан один противогаз. В колхозе на тереблении льна школьникам платили на сноп по 30 копеек. Летом сорокового года на льне заработал денег и за 3 руб.60 коп. купил новый портфель.

         После бомбежки сложил в портфель приготовленные для четвертого класса учебники и закопал в берегу под вязом. Вскоре прошел дождь. Книги с портфелем размокли, и я горько плакал. Не знал тогда, что учебники понадобятся еще не скоро.

         В июле провели вторую мобилизацию. Забрали всех трудоспособных мужиков до 50 лет. Военкомат уже был за Ловатью в Язвищах. Отца провожали по уже Вещанской дороге.

         Колхозных лошадей забрали для нужд армии. Остались более старые кони да кобылы с жеребятами. Колхозных коров угнали за Ловать, в направлении на Валдай. Отец после ухода прислал только одно письмо. Писал, что идет пешком, сапоги сносились, иду на голенищах.

К середине июля начали появляться отголоски приближения фронта. Со стороны Дедовичей через Нивки гнали скот. На повозках ехали семьями беженцы.

         До подхода фронта дважды создавалась паника. Убегали в лес. Через несколько дней снова возвращались.

        

         В начале августа появились признаки приближения фронта. Стали отчетливо слышны разрывы снарядов. Линия фронта остановилась между Жемчуговым и Яблоновым. Две недели шли бои местного значения. В середине августа наши отошли за Ловать. Последняя группа отходила в сторону Вещанки, через высокую Лучку. Тащили вручную станковый пулемет. На другой день появились немцы, со стороны Холма небольшая группа. Основная масса войск шла со стороны Нивок в сторону Вещанки. Это видимо части 16 армии, которые были окружены в Демянском котле.

         Следует отметить, что с первым приходом немцев жизнь в районе продолжалась. Все деревни в районе остались целыми. От боевых действий сгорели только Жемчугово и Яблоново, да бомбежкой было разрушено несколько зданий в Поддорье. Колхоз продолжал существовать. Оставшиеся лошади были распределены по дворам, нам на двоих осталась кобыла с жеребенком.

         Собрали урожай зерновых, часть обмолотили и распределили зерно. Мельница продолжала работать. Оставшиеся мужики вспахали зябь и посеяли озимые. Готовили для своих коров корма. Косили сено.

         В сентябре стояла хорошая погода. Копали в огороде картошку. Почти каждый день в ясную погоду в сторону Старой Руссы и обратно летал маленький немецкий самолет. Однажды летел над дорогой так низко, что хорошо был виден летчик. Я помахал рукой и он тоже.

         Я ничего не придумываю, а вспоминаю то, что видел и помню.

Постоянно в деревне немцев не было. Иногда проезжали на повозках. В ручье между Тучиным и Лессовым партизаны устроили засаду. Побили проезжающих немцев. Среди убитых был один офицер.

         Карательный отряд появился в декабре. Отрядом командовал еврей Риц. Его после войны поймали и судили. Прошел слух, что на Полисти каратели расстреляли население двух деревень Бычково и Починок. В Нивках расстреляли секретаря сельсовета, который жил в сторожке возле церкви. Сторожку подожгли, от нее сгорела и церковь. Так заканчивался 1941 год.

         Немцев до конца года больше не видели.

         Это был самый тяжелый год за всю войну.

1942 год

 

         На Рождество мы с бабушкой ходили в Поручку к Морозовым. Пробыли там несколько дней. Дорога была накатана. Я на лыжах. Когда подходили к деревне по Вещанской дороге в деревне раздался выстрел.

         Когда пришли домой узнали, что партизаны расстреляли Баронева Алексея. Молодой взрослый парень. Говорили, что был оставлен партизанами для связи. Занялся мародерством в своей деревне. У Аксенова Саши из амбара пытался вывезти продукты и вещи. Деда ударил прикладом. Узнали партизаны. Допросили. Вывезли за деревню и расстреляли.

         Где-то в середине февраля со стороны Старой Руссы в деревню въехала колонна немцев. Два бронетранспортера, грузовые и легковые машины. Всего около 20 единиц, сколько было немцев сказать не могу. Их было много. Заняли почти все избы в деревне. Среди них были больные и раненые. Продукты у них были. Вели себя немцы нормально. Брат Иван рассказывает, что наблюдал из чулана как немцы ели колбасу. Один пожилой немец дал мне кусок колбасы и сказал тихо: «Гитлер капут». Проходит день, второй. Колонна без движения. Кончился бензин. Ждали летную погоду. Небо прояснилось. Прилетел самолет. Дал зеленую ракету. В деревне ответили. Самолет сделал круг и бросил три контейнера. Парашюты раскрылись. Контейнеры приземлились на поле. Самолет сделал второй круг и тоже сбросил три, но парашюты, не раскрылись. Сзади болтались хвосты. Через дом от нас один контейнер упал в сугроб за Синицыным двором. Другой пробил стену двора. Лошади сломало ногу. Третий ударился в накатанную дорогу возле дома и лопнул. Весь дом облило бензином. Немцы написали: «Раулен фербатен». Раненую лошадь немецкий офицер пристрелил из пистолета. Заправившись, колонна двинулась в сторону Холма. Выезжая из деревни, обстреляли из пулеметов и зажгли две не обмолоченные скирды за рекой.

         Как потом стало известно колонна остановилась между Наволоком и Каменкой. Путь на Холм был перекрыт. Все машины разбили, сожгли. С двумя транспортерами двинулись в сторону Высокого в обход Холма.

         На другой день пришли наши. Сначала появились разведчики в белых халатах, затем в сторону Холма двинулись группы солдат, шли пешком, были и лыжники. Прошло несколько танков. Видел и две «Катюши». Обратно и танки и «Катюши» не вернулись.

         В нашем краю в нескольких избах разместился взвод разведчиков. В нашей избе жило пять разведчиков. Память сохранила несколько фамилий. Сержант Малявский, ефрейтор Пудиков, солдат Балыбердин. В другой избе жил командир взвода старший сержант Алексей Козлов. В то время в районе не было постоянной линии фронта. Немцы были в Старой Руссе, в Холме и где-то за Белебелкой.

         Вот за Белебелку в разведку и за языком ходили наши разведчики. Несколько раз приводили языков. О них даже писала Армейская газета «За Родину». В конце февраля поход разведчиков за языком для Алексея Козлова оказался последним. По рассказам участников этого похода за Белебелкой возле деревни «Черная» наши разведчики устроили засаду. Подкараулили группу немцев, нескольких уничтожили. Двое подняли руки, к одному подходил Козлов. Немец из рукава поднятой руки под ноги Козлову выбросил гранату лимонку. Когда подбежали после взрыва, он был уже мертв. Тело Козлова принесли в д. «Черная». Пленного привели в Соколье в штаб. На следующий день взяли в деревне лошадь и на санях привезли своего командира.

         Вместе с войсками вернулся домой отец. Где-то под Москвой лежал в Госпитале после контузии. Там его комиссовали по чистой.

 

Наступила весна. Вскрылись реки. В Руссе и Холме немцы. Снабжение Армии прекратилось, солдатам давали по сухарю, потом делили крошки от сухарей.

         Снег растаял, а ходили в валенках. Посадили картошку, овощи, собирались жить дальше. Но в июне собрали в деревне собрание и капитан объявил приказ командующего Северо-Западным фронтом. Население эвакуировать за Ловать. Был создан отряд. Солдаты выгоняли всех из домов. Кто смог ушли, уехали за Ловать. Примерно половина деревни ушла в лес. Отец сказал; «Обратно не пойду, там все разорено». Мы тоже ушли в лес. Из вещей что смогли, тоже унесли. Среди вещей были: швейная машинка «Зингер», гармонь и медный самовар. Жителей с деревни всех насильно выгнали. Коров забрали, выдали расписки. После войны тем, кто расписки сохранил, возвратили коров, когда пригнали из Прусии. Нашу корову забрали в лесу, и расписки у нас не было.

         Все живое из деревни выгнали и подожгли. Брат Василий видел, как поджигали. Сначала подожгли мельницу. От нее вспыхнул весь наш край. Горела вся деревня. Потом солдаты ходили и поджигали бани и отдельные постройки. Нашу баню поджигали несколько раз, а когда уходили, Василий тушил и баню отстоял.

         Когда я пришел из леса, догорали головешки. Осталась на краю деревни одна изба да наша баня. Мы продолжали жить в лесу. Наши все сожгли и ушли за Ловать. В стороне Поддорья слышалась перестрелка. В деревню пришли немцы. Второй раз под страхом расстрела приказали всем вернуться в деревню.

         Когда все собрались, поступил приказ: за речку ни шагу. Кто перейдет – будет расстрелян, сестра Анисимова баба Таня не послушалась и сходила за мешком. Ее вывели за огород, собрали людей и расстреляли. Собравшийся народ разместился, кто на своих поместьях строили землянки. Несколько семей устроились в не сгоревшей Самуйловой избе.

         Мы принялись приспосабливать к зимовке свою баню. Собирались зимовать. Не знали, что здесь установится линия фронта. Наши войска отошли за Ловать, а немцы за Ловать не пошли, а остановились на Редье.

         Все необходимое для жизни осталось в лесу. Приданое матери швейная машина «Зингер», гармонь отца, самовар. В бане отец сложил маленькую русскую печку. Один раз успели испечь хлеб. Готовились зимовать.

На этом хождение по мукам не закончилось. По деревне прошел переводчик и громко прокричал. Всем идти к каменному амбару, кто не придет, будут расстреляны.

Когда согнали всех на Кресты к каменному амбару, подъехали две повозки с автоматчиками. Колонна двинулась. Одна повозка впереди, другая сзади. В колонне старики, женщины, дети. Многих надо было нести на руках. Первый день дошли до Минцева. Расположились под горою у реки под открытым небом. Немцы разбили себе палатку. Утром перешли Порусью вброд, двинулись дальше. До Векшина шли целый день. У нас в селе были все на ногах. Несли кто что мог. Младший Иван нес в мешке кое-что из посуды: кружки, ложки. В других семьях малолетних детей несли на руках. У Синицыных двух Нину и Тамару несли постоянно, а Галю иногда тоже брали на руки. Реку Лютую перешли вброд и в Устье заночевали в загоне для скота.

         На третий день двинулись дальше. Питались кто смог чего прихватить с собой, а кто и совсем голодный. Прошли несколько километров. Среди нас был старик Анисим. Он не мог дальше идти и упал на дороге. Нас погнали дальше, а с ним остался немец. Потом прозвучали два выстрела.

         В деревне Горбовастца свернули с дороги в сторону Полисти. Полисть перешли по мельничной плотине в д.Виджа и также ночевали в загоне для скота.

         На четвертый день двигались в сторону Волота. Остановились в д.Тулебля. Там нас ждал сюрприз. Подогнали повозку, нагруженную гнилым хлебом. Он был весь зеленый. Переводчик забрался наверх. Потоптался, чтобы не упасть и сказал, что немцы даруют вам хлеб. Два русских пленных опрокинули телегу с хлебом на землю, там была одна плесень. Потом привезли телегу с овсом и раздавали по консервной банке. Овес ели как семечки. На станции Волот погрузили в телячьи вагоны. Не помню, сколько времени пробыли в вагонах.

         Выгрузили на окраине Порхова в бывшем военном городке, а тогда лагере для военнопленных.

         Когда подходили к городку, на территории дымилась большая труба.

Отец говорит: «Наверное нас в крематорий».

         Загнали в помещение. Приказали всем раздеться наголо. Погнали голых в другое помещение. В дверях стоял пленный с кистью и смазывал какой-то жидкостью подмышками и между ног. В другую комнату привезли одежду в горячем виде. Снова все оделись.

         В лагере пробыли несколько дней. Питания никакого не давали. Из лагеря выводили через другие ворота. При выходе стояли два пленных. Один каждому давал в руки по русскому армейскому сухарю, другой разливал черпаком баланду, у кого была посуда. Подогнали крестьянские подводы и увезли в две деревни «Бельково» и «Тынлицы». Там впервые узнали, что такое голод. Трудно описать, как бедствовали две или три недели. И грибами пробовали питаться и колоски ржаные рвали. Женщины договорились, что надо уходить. Продали с себя последнее, что можно было продать. Испекли немного хлеба и пошли.

         Шли на восток от деревни до деревни. Ночевали где попало. В деревнях просили милостыню Христа ради.

         Четыре раза я заходил в избы и просил: «Тетенька, не дадите кусочек хлеба или картошину». В двух избах подали, а в двух сказали, что много вас ходит. Это запомнилось навсегда.

         Белебелку обходили стороной. Там были немцы. Прошли по деревням «Новая деревня», «Ямно», «Барщина». Эти деревни были пустые. Пришли в Михайлово. Там тоже ничего не было. Ни домов, ни людей. Пошли на Соколье.

При подходе к деревне, из росшей вдоль дороги ржи, поднялись немцы с автоматами. Нашу толпу окружили. Проверили, что кроме стариков, женщин и детей ничего нет. Привели на поляну, где сейчас старая Баскова баня. Поставили палатку. Дети ночевали в палатке, накормили кашей и хлебом. Это были уже другие немцы. Не те, что нас выдворяли. Утром отправили обратно, но не на Михайлово, а на Филистово.

         В Филистове сохранилась мельница, деревня была выселена до войны как малочисленная. Стояла нежилая изба, в огороде росла картошка, развели костер, сварили и поели. На дымок со стороны Гусева пришел парень Федька Никитин. Он рассказал, что в Гусеве и Добранцеве есть свободные избы. Мы, Синицыны и другие семьи устроились в Гусеве, а кто и в Добранцеве.

         Начали обустраиваться на новом месте. Почти каждый день ходили в Соколье. Жали и молотили рожь и носили в Гусево. Бывали и на пепелище. Кое -что из вещей нашли в берегу. До сих пор не могу объяснить, как матери удалось притащить в Гусево сундук своего приданого, который и сейчас стоит на чердаке.

         Интересно то, что только в Гусеве узнали, что Нивки и прилигающие к ней деревни: Борисоглеб, Пустошка, Филистово, Жарки и Друниха остались не сожженными и не выселенными.

         Морозовы подарили нам козочку, три курочки и петушка. Козочка выросла. Прошла с нами всю войну, а после войны спасала от голода. Петушку и курочкам не повезло. Их перестреляли и унеси проходившие по деревне фашисты.

         Кончался 1942 год. Немцев в деревне не было. Фронт был в Поддорье, Соколье. Боев больших не было.

         Что делается в мире ничего не знали.

         Керосина, спичек не было.

         Огонь добывали первобытным способом. Вспомнили про лучину, и пользовались для освещения. Совершенно не было соли. Потом откуда-то с Белебелки стали приносить соль. За фунт давали пуд зерна.

Одолел тиф. У Синицыных переболела вся семья. Младшая девочка Нина умерла. Ей было около двух лет. В тяжелом состоянии был Алексей.

         Пришла к нам Анна моя ровесница. Говорит: «Лёнька помирает». Я побежал к ним, он лежал и еле дышал. Потом вздрогнул и замолк. Я испугался и громко крикнул: «Лёнька». Он снова вздрогнул и стал дышать. И дышал ещё 70 лет.

         В нашей семье тяжело болели мать и старший брат Василий.

         Мы с Иваном переболели в лёгкой форме. Бабушка и отец, её сын, не болели вообще.

         Оказалось, что бабушка в юности тифом болела и передала иммунитет отцу и нам с Иваном.

         Так заканчивался 1942 год.

  

Наступил 1943 год.

         Немцев в деревне не было. Иногда заходили одиночные партизаны. Фронт по-прежнему проходил по Редьи, в Поддорье, Соколье.

         Весной наехали немцы. Заняли все лучшие постройки. Всех нас согнали в одну избу. Разместились кто на чердаке, кто на сарае, но было уже тепло. В Волоковой организовали лагерь. Куда согнали всю трудоспособную молодёжь. Строили узкоколейку. Забрали в лагерь и старшего брата Василия.

         Когда начала поспевать земляника, пошли с одноклассником Васькой Сошуйловым в сторону Торкова за ягодами. Зашли на территорию немецкой батареи. Немцы нас забрали, поставили палатку и заставили готовить дрова. Кормили хорошо.

         Кухня состояла из трёх котлов. В центре большой круглый котёл, а по бокам два плоских квадратных.

         В большом котле варили первые блюда, в других сладкие блюда: компот, кисель, пудинг. В другом, постоянно варили чёрный кофе.

         Продукты хранились в отдельном блиндаже. Рядом с кухней был небольшой блиндаж, в котором жили: повар «Кургл», кладовщик «Вилий» и какой-то из младших командиров.

         Каждое утро мы приходили к ним в блиндаж. Здоровались за руку, а потом шли на работу. Работала и вся батарея, занимались всякими делами.

         Командиром батареи был уже немолодой немец. Выглядел солидно. Ходил с резной тростью. Как известно, немцам в войну предоставляли отпуска для поездки домой.

         Где-то в июле командир батареи вернулся из отпуска.

         На полянке возле бункера уселась рядами вся батарея. Около 20 человек. Из бункера денщик вынес ящик вина. Командир налил рюмку (крышка от фляги), произнёс тост, и бутылка пошла по рядам. Каждый наливал, выпивал и передавал другому.

         К одному ряду подсели и мы с Васькой. Раза, два бутылка проходила мимо нас, а потом стали наливать и нам. Когда бутылки кончились, ряды сломались. Начались песни, пляски, но не долго. Раздалась команда.

         В августе немцы стали нервные, злые. Видимо действовала «Курская дуга». Пришли мы получать паёк, а там вместо Вигля был другой. Мы стали показывать, что пришли за пайком. Он топнул ногой и крикнул: «Раус русише швайне».

         Мы устроили забастовку. Прекратили готовить дрова.

         Лежим в палатке. Видимо доложили командиру. Пришёл командир. Вытащил нас с палатки. Слегка дал коленом под зад. Поставили часового и приказал «Фресен них дебен»- жрать не давать. Проходит обед. Работали без обеда. Повар Курт сжалился над нами. Взял на плечи коромысел с пустыми ведрами. В ведро поставил котелок и пошел за водой. Возле колодца оставил. Нам кивнул.   Мы догадались, и потом пообедали. Жизнь на батарее продолжалась. Пушки стреляли редко. С нашей стороны от Поддорья иногда подлетали мины, но прямых попаданий не было. С кухни кормили, а паек давать прекратили. Решили бежать. Выбрав момент, запрыгнули в кузов проходившего мимо, крытого брезентом гусеничного тягача.

         При спуске под гору, между Гусевым и Добрацевом выпрыгнули. На этом закончилась наша служба на немецкой батарее. Было тогда нам с Васькой по 13 лет.

         Конец августа. С Лешкой Синицыным ходили в лес. Немцы валили лес. На полянке горел костер. В козлы были составлены винтовки. Мы подползли с противоположной стороны. Одну винтовку утащили подальше в лес. Несколько дней пилили напильником ствол.    Относили    в развилке деревьев. Приклад отпилили ножовкой. По одному разу выстрелили. С этого места убежали подальше. Обрез закопали под елкой. От немцев поступил приказ: «Покинуть прифронтовые деревни» Переехали в Нивки. Мы поселились у Филипповых. Синицыны у Коробочкиных. Подводы немцы представляли. Какое было барахло, перевезли. Сундук матери снова оказался в Нивках.

         В сентябре в Нивках немцы открыли школу, я пошел в четвертый класс. Иван – в первый       . Учителя были довоенные.

         В программу обучения был введен божий закон. Перед началом занятой становились на молитву.

         Учеба в школе продолжалась до декабря. В декабре школа закрылась. Немцы предложили добровольно ехать в Германию. Желающих было немного.

         В конце декабря начали вывозить принудительно. Везли на телегах до Щепней до узкоколейки. Грузили на открытые платформы. В Белебелке перегрузились в телячьи вагоны. Сколько дней ехали, не помню.

 

1944 год

         Новый 1944 год наступил где-то в дороге. В начале января в Литовском городе Таураге выгрузили на товарной станции под открытым небом. Подъезжали на повозках литовцы и как на базаре выбирали подходящие семьи. Нас забрали в первый день. Некоторые семьи были под открытым небом по несколько дней. Забрал нас Аугайтес Изедар. Привез не к себе, а на хутор, где жили брат с сестрой Ейчас Пранас и Ейчаки Брони. Нас накормили, обогрели.

         Вечером собрались соседи. Пришел староста деревни и стали решать нашу дальнейшую судьбу. Решили так: Мать с Иваном и коза остаются у Ейчаса Пранаса, а меня с отцом забирает привезший нас Лугайтес Изедор. Бабушку определили на соседний хутор к старикам Маршутатис, на другой день разошлись по местам назначения.

         Началась новая жизнь.

         У нашего хозяина была жена Юзана, дочь – двухлетняя Вида. Две взрослые девки Бенична и Тереси, их мать. Кормили нас тем, что ели сами. Надо было научиться понимать друг друга. Но мы - по-литовски, а они – по-русски – ни слова. Хозяин Изидор немного знал немецкий, я тоже. Первое время объяснялись по- немецки.

         Вместе с отцом прожили недолго. Его отправили в Германию. На хуторе, где жили мать с Иваном было несколько коров, но мать доила и свою козу. Когда я приходил, угощала козьим маслом.

         С питанием было нормально.

         Бань не было. Мылись два-три раза в году. В большую бочку наливали воду подогретую. Первым забирался в бочку хозяин, потом хозяйка и все остальные.

         Узнали, что километра за два в бетонном бункере у русских была устроена баня. Ходили туда. Вблизи хутора протекала речка по размерам как наша. Вода в ней была светлая, рыба была, раков не было.

         Текло время, шла война. В сентябре пришли наши войска. Фронт ушел в Пруссию.

         По рукам стала ходить газетка, где печатались адреса русских. Узнали адрес Синицыных. Наладили с ними связь. Стали собираться домой.

         В декабре съехались в Таурге на станции. В это время наши войска форсировали Неман и взяли город Тильзит. Это км.20 от Таураге. Пока формировался к отъезду поезд, съездили в Тильзит.

         Населения в городе не было, все убежали, ходили по брошенному, брали кое-какое барахло. Я взял часы. Упаковал их в снятую с перины наволочку, которую потом променяли на картошку. Это потом.

        

1945 год

Поезд сформировали. Поехали домой. Опять новый год наступил в дороге. Шла война, дороги были загруженными. Поезд шел медленно, с остановками на каждой станции. Стояли на станции Развилишик, и тут пришла большая беда. Ванька с Мишкой Синицыны поиграли со снарядом. Мишке пробило нос. Ваньке один осколок – в ногу, другой – в живот. На взрыв прибежали солдаты и унесли раненых в санитарный вагон. Ивану нужна была срочная операция. Солдаты где-то добыли подводу, раненых погрузили в сани.

         Наша мать с ними и я пристроился на запятках саней. Привезли в военный госпиталь, Ивана сразу на операцию. Я вернулся на станцию. Мать осталась в госпитале. На другой день мы с Анной Синицыной (моя ровесница) пошли в госпиталь навестить раненых. Иван лежал. Мишка ходил. После операции хирург сказал матери: «Счастливая ты, мамаша, теперь твой сын будет жить».

         Мы вернулись на станцию. Опять беда. Наш поезд ушел. Кое-как добрались до Старой Руссы. Опять беда, поезд наш в Руссу не приходил. Что делать. Как быть. Голодные, холодные, без средств к существованию. Вокзала не было. В стороне от города просматривались водопроводная башня да основы сгоревших домов. Пошли в город. Бог помог.

         На живом мосту встретили Сокольскую женщину,   Мулянову Ольгу.

Она указала нам где живет Сокольская семья Маслобоевых. Тетка Саша приютила нас.

         Через несколько дней пришел наш поезд, а с ним и наша бабушка с козой. Маслобоевы жили в развалинах недалеко от живого моста. Туда и мы переместили свои пожитки. Время шло. Примерно через месяц из госпиталя приехали мать с ребятами. Иван еще хромал. Узнали, что в Руссе живет двоюродная сестра матери. Муж ее Лучин работал первым секретарем райкома, перебазировались к ним.

         Узнали, что районный центр находится в Перегино. Сокольский сельский совет – в Пятихино. Ходят туда через Волоковую с выходом на Минцево. Нужно было думать как перебираться домой. Туда, где дома нет.

Пошел один, остановился в Пятихине. Стал ходить в Соколье, выяснять обстановку, обследовал все бункера. Выбрал для жилья самый лучший, возле нового моста. Вернулся в Руссу. Собрались в дорогу всей семьей. Что можно унести, взяли с собой. Шли несколько дней. Остановились в Пятихине, потом перебрались в Соколье и стали обживаться в блендаже. Кроме нас в деревне не было никого. Наступил май. Копали огород. Что могли сажали, сеяли.

         Восьмого мая с материю ходили в Заполье. На тряпки выменяли картошки. Часть принесли. Девятого мая с Иваном пошли за остатками. Когда шли обратно, встретили двух женщин, узнали, что кончилась война.

         За май и за июнь 13 раз сходил в Старую Руссу. Какая была обувь, износилась. Купил на базаре лапти. Для прочности подбирал немецким телефонным кабелем. Как подсохла дорога, Лучин выделил подводу. Сундук приехал домой. Он и сейчас как живой свидетель, стоит на чердаке.